Роман в репортажах "Пятая печать".
Репортаж N6. Колобки и бумеранг.

Прошла ночь.
Время – июль 1938г.
Возраст – 11 лет.
Место – ст. Океанская.

«И покатился Колобок по лесной дорожке»
(Сказка)

Грубо, резко обрывает сон самая противная команда, изо всех команд, придуманных человечеством:

--Па-а-адъё-о-ом!!!

После умывания, новые воспитатели выстраивают нас на «Бульваре». Появляется круглолицый старлей, который нас ночью из сортира шуганул.

-- Здравствуйте... – говорит старлей и…озадаченно морщит лоб. Небось, не может допетрить: как ему нас обозвать? Не товарищи мы, не граждане не пионеры, а «загадка природы», -- по классификации Мангуста.

-- Мы – вражий помёт… -- тихо подсказывает Капсюль, который из-за маленького роста стоит с края, а потому рядом со старлеем. Старлей напрягает извилины, морщится, в поисках нужного слова:

-- ЗдорОво, пацанЫ!

Мы заулыбались, не поднимая голов: кажется, не плохой мужик старлей, хотя и энкаведешник. А старлей, розовея кричит:

-- Чего набычились?! Под зэков хляете?? Шмакодявки! Почему – руки за спиной?? Руки – по швам! Выше гОловы! Р-равнение на середину! На меня смотреть! Да не так испуганно! Я старлей, а не Бармалей! Пацанва, эй! – гляди-ко веселей!

Я начальник СДПР-а – Антон Фёдорович.

Говорит новый начальник весело, нажимая на буквочку «о», как горошком сыпет. Страх перед новым энкаведешным начальством проходит, а когда он командует:

-- А нуткО, пацанята, раздевайтесь-кО до пОяса! --

то осмелевший Мангуст «пускает пробный шар» для обнаружения чувства юмора:

-- А сверху, или снизу… до пояса?

Старлей хохочет:

-- Сверху, пацанва! Сегодня пороть не буду!!

На душе посветлело: старлей юмор понял, значит – человек. А хохочет, значит -- добрый. Раздеваемся, предстаём во всей красе: ребра – наружу, кожа – в серых пятнах от грязи и розовых от расчёсов.

-- Та-а-ак!... – не многословно, но конкретно излагает впечатления Антон Федорович, вышагивая вдоль строя и поглядывая на наши запаршивленные антитела (антисан, антипед, даже – антисовет… ские)

– Э-эк!! – энергично заканчивает старлей комментарий, дошагав до начала шеренги, где уныло возвышается Дрын – самый длинный и тощий. – Ну, антисанитария!! Как вы тут от эпидемий не вымерли…динозавры?? – вопрошает Антон Федорович, обращаясь, вероятно, в околоземное пространство. Но, так как, туда же устремлён продолговатый организм Дрына, то Дрын, считая, что вопрос к нему, отвечает:

-- Микроб от грязи сдох…тут ему не климат!

Антон Федорович смеется и, ладошкой нарубая из воздуха вертикальные ломтики, заявляет:

-- Все-всё-всё! Копец лёгкой жизни! А человеческую уж я вам устро-ою! Сегодня же! Задам такую головомойку – запомните! Некогда разговоры разговаривать! – и крутанув ладошкой ломтики воздуха, завершает речь: -- Точка!

Как известно, внутренние органы, человеческие и государственные, создают дерьмо. Поэтому, с удивлением, обнаруживших жемчужное зерно в куче навоза, наблюдаем мы за бурной деятельностью Антона Федоровича. Из-за маленького роста, опузенной поясницы и, как по циркулю, аккуратно круглого лица, кажется, -- весь он закругляется. А так как его округлость неуемной подвижностью сопровождается, то с ходу клеится к нему добрая кликуха: Колобок.

И фигурка Колобка замельтешила по депееру, искря энергетическими разрядами команд. Впервые мы увидели чекиста, который не ворует, не убивает, не пытает, даже не пьянствует, а делово крутит десятки хлопотных дел. И успешно! Свой кабинет он устроил в дежурке. Там телефон и вид на хоздвор. Судя по телефонным звонкам, ему знакомы все конторы и деловые люди Владика, на которых он, тут же, с шуточками, переваливает часть своих забот, а те уступают его напористости, обаянию, а то и обещанию познакомить с каким-то полковником НКВД, с которым все избегают знакомства.

Удивительно, как порядочный и толковый человек оказался среди чекистов, а не среди зеков!? Вот уж, как говорится, – не туда попал! Непрерывно трещит телефон, а во двор одна за другой заезжают автомашины, груженые досками, трубами, ящиками… Как из-под земли появляются рабочие: электрики, сантехники, плотники… Бойцы НКВД что-то разгружают, перетаскивают. Появляются санитарные фургоны: с красным крестом и, даже, с зеленым!…

-- Только пожарных машин не хватает… -- комментирует Капсюль. Но суета на хоздворе соответствует даже не пожару, а, скорее, концу света. Врачи, медсестры, сантехники, дезинсекторы, чекисты и электрики… -- все бегут-бегут, прыгая через лужи, ищут кого-то и что-то и снова бегут. Натыкаясь друг на друга, тащат с места на место тюки, коробки, свёртки, как на картине «Последний день Помпеи». А тут ещё, для сходства с картиной, – задымила, как Везувий, котельная, извергнув дым из трубы, дверей и окон! Через пару часов баня отремонтирована, пар из нее рвется в небо: не баня, -- гейзер вулканический!

***

Начинается обещанная Колобком головомойка. Так как моя фамилия на букву «В», я попадаю в первую подгруппу. Как первопроходцам, ей достаются самые трудные испытания. Начинаются они с того, что раздеваемся мы, почему-то, не на скамейках в банной раздевалке, а вхолодрыге двора, на занозистых досках. Оттуда, голышом, бледные, как травинки из погреба, обезжиренные, как после соковыжималки, и скукоженные, как сухофрукты, от прохлады ненастного дня, -- унылой чередою шествуем по настеленным досочкам. На пороге бани нас, как джин из арабской сказки, ждёт кошмарный санитар из дезотряда. Весь волосатый, но лысый, а бородатая будка – будь бу-удь! Такую будку нервным детям до шестнадцати показывать – ни-ни! – спать не будут. В левой ручище амбала – ведерко с бурой жижей, а в правой – такая кисть, которыми дома белят. Макая кисть в ведро, рычит амбал:

-- НогЫ! шырршЭ!! дЭррржы!!! – И, по дартаньянски, ловко делает выпад, попадая каждому точно меж ног, смачно протаскивает кисть через промежность, а после дважды шлепает кистью по кумполу, слева и справа – брызги по сторонам!

Потом сидим мы и чешемся в бане в клубах пара, как ангелы в облаках, а, вместо арф, по тазикам барабаним. И была бы мировая сгалуха, коль не одолела проруха: срочно выковыривать из носа, ушей, рта, особенно, из глаз, едкую всепроникающую жижу, которой нас щедро окропил амбал. Через пару минут такой жизни Пузыря осеняет догадка, что эта жижа из арсенала новых БОВ, (боевых отравляющих веществ), и впервые испытывается на чесах!

А сантехники и чекисты, тем временем, вместо решения извечного рос¬сийского вопроса: «Что делать?», зациклились на другом актуальнейшем российском вопросе: «Кто виноват?» Жаль, что такие интересные вопросы решаются не до, а после окропления нас БОВ!! По¬тому как вопросы эти потому, что горячей воды в бане вдоволь, а холодная из крана не течёт по причине распространён¬ной в российском климате: трубу для холодной воды… спёрли!

Но тут при¬бегает Колобок и сразу решает заскорузлые российские вопросы, пообещав пересажать одних за саботаж, других за ротозейство. Окрыленные такой перспективой, сантехники и чекисты дружно объединяются и разматывают пожарный шланг для подачи холодной воды.

Теперь мы имеем возможность долго и старательно размазывать по своим тощим антителам необычайно прилипчивую, вонючую жижу. И чем больше размазываем, тем сильнее резкий керосиновый запах. Даже те пацаны, которые избегали умывания по утрам, теперь по десять раз намыливаются. Каждый готов оторвать себе хоть голову, хоть всё то, что промеж ног тилипается, только поскорей бы от шипучей вонищи избавиться, потому как дальнейшая жизнь, со столь мощным керогазовым букетом, становится бесперспективной, да ещё и огнеопасной.

Измученные чистотой, распаренные, усталые, одни раньше, другие позже завершая тяжкий банный труд, спешат в прохладную раздевалку, в предвкушая райское блаженство заслуженного покоя. Но! Физкультпривет! «Покой нам только снится!», -- как написал поэт. Все попадают в хитрую медицинскую ловушку.

Раздевалку перегородили барьерами из шкафов. Да так, что путь «к свободе и покою» лежит сперва через болезненный укол в спину, потом через измерения роста и веса, через прослушивание, простукивание и заглядывание врачей во мрачные недра не только уха-горла-носа, но и такие, куда кроме медиков никто не додумается заглянуть. А на выходе из западни, пара эскулапов, склонных к сюрреализму, раскрашивают лишаи и болячки разноцветными жидкостями и мазями: зелеными, красными, коричневыми.

И какой везунчик изрек: «все проходит»? По моему жизненному опыту, неприятности чаще прИходят, чем прОходят и самая вредная часть их остаётся. После хождения по медицинским мукам, нам, в ожидании одежды, предоставляют возможность полюбоваться друг на друга в таком экзотическом виде. Стоим, поёживаясь, грустно вздыхая: то ли ещё будет?! Наша красная кожа, горящая от избытка горячей воды и жестких мочалок, щедро раскрашена разноцветием примочек и мазей. Сочетанию таких удивительных цветовых гамм вусмерть обзавидовались бы все краснокожие, выходя на тропу войны…

-- Я -- Великий Чингачхук -- Мудрый Змей!! – с присущей ему скромностью, торжественно заявляет Пузырь, едва очухавшись после укола. В подтверждение своей заявочки, он слюной размазывает по телу зеленую жидкость горизонтальными линиями и становится похож на того зеленого тигра из резины, которого, к ужасу мамаш, продавали в магазинах в нагрузку к розовому симпатяге – плюшевому крокодилу «Тотоше».

-- А я – делавар! Я – делавар!! – верещит Капсюль, примыкая к Чингачхуку.

-- И мы хо-хо! – а не ху-ху! Мы тоже делавары! – солидаризируются его соседи по отсеку из шкафов, изображая красной мазью черепах повсюду, где мазь намазана.

-- Улю-лю-лю-лю-лю-лю-у-у-у!!! – пронзительно визжит дружный хор последних могикан по Фенимору Куперу.

-- Уху-ху-ху-ху-ху-ху-ху-у-у-у!!! – завывают, будто бы голодные вурдалаки, гуроны из другого отсека, изображая волчий вой по Майн Риду.

--Ёхо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-о-о-о!!! – грозно отвечает из дальнего угла племя ирокезов молодецким кличем, который они слизали у викингов «Рыжего Эрика». А их боевая раскраска из зеленых и красных полос, придает им сходство со светофорами. В общий хор вливаются боевые кличи команчей, сиу и других племен не известных Фенимору Куперу и Майн Риду. Но до снятия скальпов дело не дошло: услышав завывания сразу всех индейских племён, бегут со всех сторон встревоженные чекисты и медики, а впереди всех – любопытные сантехники. По удивленным, возмущенным и встревоженным возгласам, которые издают они, понятно, что никто из них не читал Купера и Майн Рида.

-- Шо вас – кипятком ошпарило??!(это – сантехники)

-- Что, с ума посходили??!(это -- медики)

-- Какая муха вас укусила??!(это –дезинсекция)

-- Кончай бузу, гадёныши! (а это – чекисты).

Наконец-то, приносят одежду. Но не нашу, на которой каждая пуговичка родная, а казенную, серую, приютскую, одинаковую! Пацаны разревелись… Ведь единственное, что связывало нас с той, прошлой жизнью, это – одежда. А ведь та жизнь и была у нас единственной жизнью, в отличие от сегодняшней, о которой только и спросишь как в еврейском анекдоте: «А разве это жизнь?» Ведь в той жизни были у каждого из нас папа, мама, дом…

Да как не расплакаться, если отобрали ту одежду, где каждый стежок, пуговичка, тщательно заштопанная дырочка впитали тепло заботливых маминых рук, шивших и чинивших эту одежду! Где теперь ласковые мамины руки? Где ты мама, мамочка!??С исчезновением нашей одежды, оборвалась последняя ниточка, тянувшаяся из той, домашней, жизни и исчезло последнее напоминание о том, что действительно была та жизнь, ставшая теперь не реальной, как позавчерашнее сновидение.

Чекисты и остальные зеваки, глазеющие на нас, как в зоопарке, небось, ожидали увидеть наши бурные восторги с восклицаниями здравиц советскому народу и вождям, одаривших нас этой одеждой. Не понять советским ублюдкам, неприязнь к этой казенной обновке. Конечно же, думают они, что это – наша антисоветская испорченность. Все мы – не просто дети, а «классово чуждые», да ещё и «социально опасные»! За это советские люди ненавидят нас, как и мы их. Знаем мы, что они о нас думают, но не знают они, что мы о них думаем! Ништяк! – узнают… Не долго осталось гордиться ублюдкам «классовой ненавистью к врагам народа»!

А тут выныривает дама из комиссии наробраза. Клуха из золотого фонда советской педагогики. Вся -- в ярких разукрасках, от волос до ногтей. Только одно в ней своё, природное: дура она натуральная! Была ещё в детстве эта курица дура-дурой, и, с тех пор, хорошо сохранилась. Даже юмор не усекла в нескладухе Копчика:

-- А у вас фигура, как фигура!

а внутри вы просто ду… шевная тётка.

Приняв эти слова за комплимент, клуха, старательно вытаращила на нас густо нарисованные глазёнки, выразительные, как канцелярские кнопки. Театрально изобразив неистовый восторг на рыхловато оплывшей физиономии, засюсюкала слащаво, как реклама баночного повидло:

-- Ой, -- прелестные костюмчики! Какие вы в них хорошенькие! Правда, мальчики, вам они понравились? А это – забота о вас Партии и советского…

-- Подавитесь вашим шмотьем говённым! – не выдерживает Дрын. – Вы нам законную одежду верните! Она наша!! Не имеете права… -- подергиваясь от рыданий, Дрын швыряет свою новую курточку на грязный пол. Он же нервный… только мы знаем, какой он бывает.

-- А ну, подбери и выстирай! – рявкает чекист.

-- Сколь волчат ни корми -- всё в лес смотрят, -- вздыхает пожилой сантехник.

-- Да… колы б моим малЫм забесплатно таки кустюмы б давалы… -- мечтательно говорит рабочий с пилой.

-- Какая черная неблагодарность!! – надрывно во всю мощь мелКодраматического таланта изрекает многозначительная дура от передовой советской педагогики, покачивая шестимесячной завивкой и поджимая узенький, как щель для монет, накрашенный ротик.

-- А за что мы должны кого-то благодарить? – внешне спокойно интересуется Пузырь. Но я вижу: нервы у него, как струны: тронь – зазвенит! – За чтоблагодарить-то? – повторяет Пузырь, -- за то. что у нас забрали родителей, школу, свободу и выдали арестантскую форму?

Да-а… умеет сказать Пузырь. Аж завидки берут… Вот же – вся толпа заткнулась. И наробразиха язык прикусила и удалилась, гордо покачивая широкоформатными полушариями.

Да подавитесь вы своим шмотьем и заботами! Оставьте нас голышом и не кормите! Только пап и мам верните! Пусть они о нас заботятся! Вот они-то – наши, а не вы – совнарод -- мордва, чуваши! Подумал я так, но не сказал. Лучше всего языком владеет тот, кто держит его за зубами. И все промолчали. Понимают: слово не воробей – промолчишь и не вылетит. Только зыркнул Дрын на чекиста так ласково, что чекист отступил от него на пару шагов: «… а что там на уме этого длинного гадёныша?..вдруг – укусит?! Вот же, -- и двенадцати нет, а сразу видно: зверь, лютый враг народа… социально опасный! Расстреливать бы таких – без мороки!»

А Капсюльдрыновскую курточку поднимает, споласкивает под краном и, демонстративно подпрыгнув, на Дрына вешает, как на вешалку:

-- Пусть, -- говорит Капсюль, -- наверху, повисит, подсохнет… там ветерок… погода получше! Все улыбаются. И Дрын – тоже. Единственный пацан, которого Дрын любит, даже слушается – певучий, не унывающий коротышка Капсюль. Давнишняя у них дружба…

А когда оделись все, то ахнули, потому что стали мы в этой одежде такие одинаковые, что не только друг друга, а самих себя узнавать перестали. До чего же убивает индивидуальность одинаковая одежда! Мы совсем, -- как насекомые… даже страшно! Страшно терять индивидуальность!!

А в спальной ожидает нас еще одна горькая потеря: исчезли матрацы и всё то, что там было заначено. Навсегда исчез наш общий любимец – «Граф Монте-Кристо»! Мелкие, дорогие пацанячьему сердцу предметы исчезли вместе с нашей одеждой, а то, что было покрупнее –с матрацами… Остались мы в одинаковых оболочках, без индивидуальных вещичек! -- мураши мурашами!...

* * *

После таких потерь было бы несправедливо, если бы судьба не одарила нас каким-нибудь чудом. И свершается чудо! Это -- обед. Не обед, а пир! Как в сказке! Потому, что всего вдоволь. До отпада. Апофеозом пира было предложение тети Поли выдать добавку желающим!! Все ложками застучали по мискам. Желающими были все, а такие, как я, и не по одному разу! Но всем хватило, и все ощутили забытое блаженство, когда брюхо так набито, что по-буржуйски оттопыривается!

Сегодня «мертвый час» оправдывает своё зловещее название. После двух (у меня трёх)-кратного пробуждения, мытья в бане и обильного обеда, спим мы в чистых новых постелях, без вшей, как убитые. Не известно, сколько смогли бы мы ещё так проспать, но воспитатели, наэлектризованные энергией Колобка, ровно через час энергично поднимают нас и сонных снова выстраивают на «Бульваре».

-- Ну и жизнь… не поспишь… -- ноет Мученик, который обычно пребывает в двух ипостасях: либо спит, либо хочет спать, и уверен в том, что самая интересная часть жизни – это сон и сновидения. Сны он запоминает и целый день истолковывает с вариантами, как его бабушка научила. Не смущает его то, что варианты не стыкуются, а то имеют и противоположные значения. После толкования своих снов, Мученик приступает к толкованию снов всем желающим.

-- Как пообедали? Как аппетит? Всем ли хватило? А животики не прохватило?.. – сыпет на ходу вопросами Колобок, катаясь взад-вперёд по «Бульвару». В ответ мы галдим вразнобой что-то восторженное.

-- Ша, пацанва! Теперь будете сыты всегда, каждый день! У меня правило: «Сначала – хорошее питание, а потом – воспитание!». Так меня мой батька воспитывал!

Обозрев выпуклости Колобка, убеждаюсь: хороший батька у Колобка – правильно воспитал!

-- Продукты дают по детдомовской норме. А сейчас вы лопали сверх нормы: то, что в бане было спрятано. И одежда, которая числилась, как выданная, тоже там оказалась… Но постельное белье, по два комплекта на каждого -- корова языком слизнула! Пришлось заказывать. А о домашней одежде – не горюйте! Сожгли её в котельной. Вши лопались, как гранаты -- треск стоял! Ветхая ваша одежонка, да и повырастали вы из нее! Что, всю жизнь хотите по одной одёжке протягивать ножки? И тараканы шкурки меняют!

А мы -- люди государственные: что дадут – то и одеваем. Я техник строитель. Работал прорабом. Вызвали в органы, дали форму артиллериста, говорят: «Важна не форма, а содержание! В какой форме не строй светлое будущее, от того оно светлей не будет!» Вот, по одёжке я протягиваю ножки!

Заложив веснущатые ладошки за широкий командирский ремень на выпуклом животике, по-домашнему уютный Колобок вперевалочку дефилирует перед строем.

-- Итак, пацанва на сегодня обсудили дела. Теперь – на завтра. К первому сентября организуем детдом. Учиться будете и работать. Во флигеле будут мастерские. Учителей со станции будем возить. Я договорился… -- Взглянув на часы, Колобок прерывает себя на полуслове: -- Точка! Хватит разговоры разговаривать! В столовой следователь вас ждёт. Будут вызывать по одному. Ждать в комнате политпросвета… на пра…о! Ма-арш!!

В комнате политпросвета новый воспитатель начинает занятие с изучения… «Биографии Сталина»! Эту б книжку в медицине применить, как рвотное! – очень полезная была б книжка.

* * *

Вскоре меня к следователю вызывают. По алфавиту. А куда исчезли те, кто до меня!? Почему не вернулись??... Наверное, их пытают?!! И я не то, чтоб мандражу, а, как пишут в романах, -- волнуюсь. Первый раз в жизни на допрос иду… не привык. Ништяк! Ни в чём не признаюсь! Фигульки на ругульки! Главное на допросе – повторять вопрос, приставляя частицу «не» кглаголу. Как уличить того, кто НЕ видел, НЕ слышал, НЕ знает, НЕ думает!? А Граф Монте-Кристо на эту тему думал конкретно:

«И клянусь Богом, что я скорее дам себя убить, чем открою хоть тень правды моим палачам»!

В столовой – следователь и воспитатель. Следак за столом – моло-оденький, небось, самый младший лейтенантик с одиноким, сияющим от новизны, малиновым кубиком в петличке. Небось, только что из юршколы. А воспитатель, густопсовый чекист, возле окна сидит, широко распахивая гнилозубую пасть в зевоте. Скользнул по мне сонно равнодушным взглядом и отвернулся. Противно ему на меня смотреть. Он умственным делом занят: мух на стекле пальцем давит. А зачем он тут? Младшего лейтенанта охраняет, чтобы мы не обидели? Зряшно это – младших в ДПР не обижают. В общем, ежу понятно, -- никто на меня наганом стучать не намерен. Ишь, как вежливо приглашают на побеседовать:

-- Чо топчешься? Куда потащил табуретку? Ну, бестолочь! Сядешь ты где-нибудь, или – нет? Тут сиди!! Сел?? Та-ак… лады. А теперь куда на табуретке поехал!??

Значит, пыток не предвидится. Скучно от такого допроса. А я стойкого Компанеллу изображать намылился. И вопросы задаёт следак, -- глупее не придумаешь:

-- Кто приходил к воспитателям? Бля?... ты поаккуратней выражайся!...откуда такие слова знаешь, сопля!? Говори: жен-щи-ны! А ты заметил, что они похожи на переодетых мужчин маленького роста? Как япошки… А чем они занимались?

-- А я что, свечку держал?

-- Почему на вопрос отвечаешь вопросом!?

-- А разве, что?

Воспитатель, рыкнув, приподнимается:

-- Ах, ты, корррмушка мандавошечная!

Следак жестом останавливает его. Допрос продолжается:

-- Ты слышал разговоры про мины? А про яды? А что в ДПР говорят про Ватанабе? А про Крутова? А что ты думаешь про воспитателей? Сколько раз говорить, чтобы не выражался словами полового значения! Где ты таких слов нахватался? От воспитателей?? Не может быть!

-- Значит, дар природы прицепился… – вздыхаю я.

Читает вопросы следак по списочку. Если осмысленно отвечать на такую бредятину – через минуту опупеешь. Но добросовестного младшего лейтенантика, похоже, не интересуют мои ответы. Протоколы допросов у него отпечатаны под копирку и начальством одобрены. Да и какое значение имеют наши показания, если все воспитатели, которым, для разговорчивости, перед каждым вопросом ножку от стула, или горячий электропаяльник в задницу вставляли, сразу же «чистосердечно вину признали». И раскаялись во всех, ещё до их ареста, под копирку напечатанных злодеяниях!? А как в НКВД допрашивают, нам об этом Гнус рассказывал с удовольствием и о-очень подробно! Так, что у него чахоточные слюни текли!

Наш допрос – пустая формальность. Чтобы «Дело» было толще и работа органов заметнее. Задаёт вопросы добросовестный младший лейтенантишко, по списку вопросов, который лежит перед ним. А папка открыта и мне туда заглядывать о-очень интересно! Пока следак очередной вопрос вычитывает, я успеваю из папки что-нибудь прочитать. На табурете я близко к столу подъехал. А вверх тормашками я читаю быстрей, чем по-нормальному. Машинописный текст читать легко, но времени на это мало, -- я успеваю выхватывать отдельные фразочки из общего текста, разделенного на крупные абзацы:

«… контрреволюционная организация создана по прямому заданию секретаря ДВК Крутова…»

«… по согласованию с японским консулом Ватанабе…»

«… шпионско-вредительская организация, входящая в состав правотроцкистского заговора…»

«… подготовлены диверсии по уничтожению матчасти и личного состава Тихоокеанского флота…»

«… активная шпионско-вредительская деятельность по созданию условий для поражения СССР в предстоящей войне с Японией и отторжение ДВ Края от СССР…»

Тут я и об осторожности забываю! Следак, перехватив мой взгляд, захлопывает папку. На моем лице -- искреннее огорчение: не дали дочитать! -- а как лихо закручено!! Где недотёпе Дюма до такого!?

-- Пш-шел отсюда, гадёныш! Вооон!! – нервно говорит мне следователь. Я вздыхаю и столовую покидаю, обескураженный холодным прощанием. Не я напросился к нему в гости, не я приставал с дурацкими вопросами… ай-я-я, -- не вежливо!

«Но ни одно из чувств, испепеляющих душу графа, не отразилось на его бесстрастном и бледном лице. С тем же убийственным хладнокровием и ужасающим спокойствием граф Монте-Кристо вежливо простился».

-- Канай в спальню!! – летит мне вслед указание воспитателя. Ни ознакомиться с протоколом допроса, ни подписать его мне не дают. Наверное, за всех пацанов распишется воспитатель. А, быть может, эти протоколы еще позавчера подписаны? Ведь допрос чекистам нужен, чтобы наслаждаться пытками! Святая инквизиция тоже любила пытать, но она протоколы заранее не писала. И как бы попы из инквизиции не вызверились на Кампанеллу, а, все-таки, они же оправдали его, потому что, цитируя Библию, доказал он на суде даже бестолковым попам, что поступал так, как учил Иисус Христос! А в НКВД могут сперва расстрелять, а протокол допроса потом напишут. А что сперва: расстрел или допрос? – разве это главное? Главное, для НКВД не доказательство вины -- все признаются! Главное – арестовать. Поэтому арестом руководит Мордоворот с тремя шпалами, а следствие ведёт младший лейтенантишко!

Когда в спальной собралось более десятка пацанов, мы, вспоминая вопросы следователя, понимаем, что огольцы ошиблись, предположив, что донос Гнуса будет о воровстве. Гнус написал политический донос, который в НКВД «сориентировали» в струю с огромным делом первого секретаря ДВ края Крутова, сделав Таракана и его собутыльников шпионами японской разведки! Едва ли знал полуграмотный Гнус об японском консуле Ватанабе. Но для того, кроме палачей, в НКВД содержится штат сочинителей, которые заложили Таракана в крутую японо-шпионскую кашу под названием: «Дело Крутова – Ватанабе», заранее оформив протоколами допросов этот шизоидный бред: будто бы воспитатели приносили в чемодане не водку, а мины и яды и приводили в ДПР не пристанционных потаскушек, а переодетых японских шпионов и до утра прятали их во флигеле. А япошки визжали там не по русски! Даже, -- не по человечьи!! И какой-то самурай, в глухую полночь, тоскуя по матери-родине, рычал на страшном самурайском языке: «ах, ты сук-ко, ах, ты…я-ать, ах ты ё…! – ёп-пона ма-ать!!!»…Это подслушали и сообщили сексоты -- «случайные прохожие». А во ВЗОР-е все прохожие «случайные» -- все «случайно» обучены подслушивать и слышать только то, что написано в протоколе! И воспитатели, как один, охотно признались, что по заданию Ватанабе, именно Таракан и Утюг хотели уничтожить Тихоокеанский флот! Корабли – минами, краснофлотцев – ядами. А остальные воспитатели, -- только на шухере… а потому всё подписывают, каются, и на любой срок соглашаются, только бы не «вышку»!

Нормальный человек, прочитав одну страничку такого «Дела», сразу поймёт, что писал его буйный шизик под крутым киром. Но где он -- нормальный человек в стране советской, где этот шизоидный бред брызжет бешенной слюной от каждого журналиста, писателя, поэта, композитора. От генсека до доярки! Из каждого мозгодуя и черной тарелки репродуктора! От каждого обрывка газетного листа и с тетрадного листочка, на котором первоклашка корявыми буквами, высунув от усердия язык, пишет донос на правого троцкиста -- соседа по парте справа. И пустолайный донос Гнуса попадает в резонанс с шизофреническим бредом самого гигантского дурдома, разметнувшегося на шестую часть планеты!!... Сработал гнусный донос Гнуса, да еще как!! Загремело Тараканище с кодлой по чистой пятьдесят восьмой! Не будут Таракана и его кодлу судить за кражу нашего шмотья, потому что воровство и пьянка – это ловкая маскировка шпионов под советских людей. Ведь, каждый не ворующий, а потому и не пьющий, подозрителен: а чем же он занимается после работы? Сидит, небось, и думает… Ага -- ду-умает! – вот она, --контра! Советские люди не думают!!

* * *

Во время наших споров о судьбе тараканьего кодляка, Пузырь начинает бурно пузыриться от зарождающейся внутри его организма идеи. Пузырь всегда непредсказуем, как пирожок с повидло: неизвестно когда и с какого конца из него что-нибудь выпрыгнет. То – что-то сверхзаумное, а то, -- дурь ошеломляющая. Но всегда – что-то неожиданное! Вот, и сейчас, пузырясь от озарения, как всплывающий кверху попкой Архимед, Пузырь собирается осчастливить своих отсталых современников глобальным открытием мирового значения:

-- Пацаны-ы… я новый закон природы открыл!

-- И-и-иди ты…-- скептически отношусь я к такой сенсации, зная, что Пузырь из тех зануд, которые любого учителя запросто доводят до умопомрачения своими озарениями, вплоть до гениальных открытий в таблице умножения. Но некоторые, более доверчивые, интересуются:

-- Да ну-у! А какой закон?... – Не каждый же день в ДПР открываются новые законы природы!

-- Да просто -- закон, как закон… обыкновенный: Закон Бумеранга! -- изнывая от скромности, присущей гениям, комментирует Пузырь, как можно равнодушнее, а сам ёрзает копчиком по спинке моей кровати от нетерпения обнародовать озарение.

-- Чиво-о-о??? – удивляются, закосневшие в своей отсталости, современники Великого Пузыря.

-- Бу-ме-ран-га!! Что тут непонятного? – начинает пузыриться Пузырь, досадуя на консервативность мышления замшелых своих современников.

-- Да ты толком объясни, -- урезониваю я распузырившегося Пузыря, -- великих первооткрывателей человечество не всегда сразу понимает!

-- А вы слушайте и не перебивайте! – с досадой восклицает Пузырь и, облокотившись локтем о спинку моей кровати, принимает позу снисходительного пророка, озаряющего путеводной идеей человечество, блуждающее во тьме невежества. И не то – от сознания важности речённого, не то – для большей доступности для нас, недотёп, формулирует свой закон Пузырь нараспев, как гимн научному прогрессу:

-- Че-ем сильне-е бросо-ок бумера-анга, те-ем с бо-ольшей си-илой возвра-ащается о-он обра-атно!

-- Три ха-ха! Тоже мне – зако-он! – фыркает ехидный Мангуст. Назови-ка свой закон: «законом кирпича… подброшенного над дурной башкой Пузыря»!

Пузырь чувствует, что неблагодарное человечество его недооценило и авторитет первооткрывателя закона мироздания падает стремительно, как кирпич…

-- Да-а… -- снисходительно отвечает Пузырь, не теряя достоинства, присущего мыслителям, -- конечно, тебе, эмоционально недоразвитому, дать кирпичом по балде и хва… дело-то не в названии закона, а в действии… да не перебивай! Ведь, из этого закона следует, что чем сильнее советская власть наносит удар по кому-нибудь, тем сильнее получает ответный удар по тому же месту. Вот, пример: сперва коммунисты расстреляли буржуев, живших на этих дачах. И поселились тут, а бумеранг вернулся и…бац! -- коммунистов расстреляли чекисты! А бумеранг снова возвращается и… бац! бац! – по чекистам! Таракану с кодляком, – пожалуйте, автозак подан! А бумеранг всё кружится, кружится… жу-жу-жу… это тебе не кирпич одноразовый! Это –всесоюзный закон природы… Во!!

-- А точно… говорил же Таракан, что донос – дело чести, доблести и геройства… и поехал по доносу… -- размышляю я вслух.

-- «Не рой яму ближнему своему…» -- начинает излагать Мученик заповедь, усвоенную от религиозной бабушки, но его перебивает Капсюль, затараторив:

-- «Не рой яму – повредишь кабель!» -- это мы проходили… Тут Дрын затыкает ладошкой словоизвержение из Капсюля и, заикаясь от волнения, говорит:

-- Ребя! Р-раз ч-чекисты д-доносы на с-своих с-строчат, значит, энкаведешкам – к-кранты? А? По з-закону… бум-бум… бум… -- раздраженно махнув рукой, Дрын умолкает. Капсюль коротенький, импульсивный, говорит и действует стремительно, не думая.И мыслишки из него выскакивают коротенькие, шустрые, как пули из короткоствольного браунинга. Капсюль и сам не успевает понять то, что натараторит. А у длинного Дрына мыслЯ, прежде чем вылететь наружу, долго разгоняется в его продолговатом организме, а, вылетев, каждое слово бьет со страшной силой, как пуля из Длинного Карабина Соколиного Глаза. Но не успели мы оценить догадку Дрына, как в дискуссию вторгается Мангуст, жаждущий реабилитации за «эмоциональную недоразвитость».

-- Эх, вы! Узко думаете! Не видите, что это не сам закон, а его частный случай! Надо думать про весь СССР, а не только про НКВД!Это в самой советской власти заложен закон самоуничтожения! Бумеранг не при чем! Советская власть уничтожает тех, кто ее создает! Петрите!? Я читал про животных, которые, родившись, съедают родителей, как корм! Но советская власть – кровожаднее! И уничтожает тех, без кого потом жить не сможет! Съедая себя, она самоуничтожается!! Судьба Тараканья – частность! Да, лес рубят – щепки летят! Но не на щепки надо зырить, а на лес! На фига его рубят?? Чтобы щепки летели?

-- Точно! Восклицаю я, перебивая Мангуста, – лес рубят – щепки летят, а бревна гниют!!Это – дубовый закон советской власти! Дело не в том, что она по своим бьет, а в том, что она без этого не живет! Потому как, без свежей крови эта власть гниёт! Это мертвая власть, как тот… во-во – вурдалак! Если кровь не будет пить – сразу, тут же, будет гнить! Нужна вновь и вновь власти советской свежая кровь! Страх нужен для такой власти, чтобы все покорились такой напасти!!

Мангуст соглашается. А грустный Пузырь идёт и на свою койку, ложится, а внутри себя ещё пузырится и лоб морщит. Жаль ему безвременно зачахнувший «Закон Бумеранга».

-- Не грусти, Пузырек, не печалься, -- утешаю я его, -- законы природы действуют и тогда, когда их не открывают. Действуют даже без названия. Мудро сказал Дрын: «кранты НКВД!» А по какому закону кранты, -- да разве ЭТО важно?! Кранты и баста!!

Спорят о чём-то пацаны, а я качаюсь на растянутой сетке своей койки и радуюсь, что нашел хорошее название для советской власти: «власть вурдалачья». Как сказал Граф Монте-Кристо:

«Иные мысли родятся в мозгу, а иные в сердце».

Конец репортажа № 6.