Роман в репортажах "Пятая печать".
Репортаж N5. Конец тараканиады.
Прошло два месяца.
Время – июль 1938г.
Возраст – 11 лет.
Место – ст. Океанская.
«Готовь сани летом,
телегу – зимой, а сухари
-- на каждую ночь»
(Пословица)
Сгущаются в коридорах тоскливые зелёные сумерки, под цвет казённых вечнозелёных стен. Загустев, сумерки ползут по комнатам, слизывая скучно зелёными языками остатки грустного жиденького света, забытого на подоконниках, медленно уходящим, серявеньким днём. Электричества до ужина не будет, -- сегодня дежурит Утюг, а его в армии научили экономить свет, воду, даже, радио! Кажется, целую вечность барабанят по подоконникам ДПР-а капли дождя в одуряюще унылом ритме. Летний дождь в Приморье называется муссон. Этот дождь не идёт, он стоит. Стоит так долго, что опасаешься: не навсегда ль!? С тех пор, как нас последний раз во двор выпускали, две шестидневки миновали, расквашенные дождевой мокротой, как промокашки в унитазе. Я уже забыл, как играют в чижа или лунки, я готов бессмысленно бегать вдоль забора, как Утюг три года в армии гулял!
Муссонный дождь, как коллективное чтение «Биографии Сталина»: долго и скучно. Даже хуже: дождь идёт ещё и по ночам. Однако, провидение спасает нас от чтения «Биографии» под мокрые звуки бесконечной капели. С той поры, как Таракан отправил Гнуса на пенсию, чтобы он подлечился,вернее, чтобы не вонял в ДПР, а подыхал от чахотки дома, воспитатели, как с гвоздя сорвались, – в коллективный запой ударились. Днём и ночью из флигеля, где живут воспитатели, «не то песнь, не то стон раздаётся». Пьют там по черному, не слезая с кроватей. И вечернюю поверку не проводят. Знают: не убежим, -- за родителей опасаемся. И куда бежать? Тут все -- друзья чесики, а за оградой, -- страна советская: враждебная, чужая. Поймают – убьют. Чеса из любой ментовки сразу чекистам сдадут. А как утаишь антисоветское происхождение в СССР, где «Каждый советский человек – чекист!» (Л.Берия) Так на новом лозунге написано.
Зато, огольцы окончательно взяли в свои руки воспитание пацанов. Занятия «по текущей политике» уже не импровизации, а добротно подготовленные лекции. Даже до меня, туповато рассеянного, дошло, что политика интересна, как закрученный детектив, полный интриг, обманов и крутых сюжетных поворотов. Особенно, если выдать её с юморком.
В каждое советское учреждение газеты приходят. В ДПР -- тоже. «Тихоокеанскую звезду» дежурный отправляет по прямому назначению – к нам в сортир, «Известия» -- газета для нужника воспитателей, а«Правду» -- огольцам для политинформации. Огольцы обсуждают газету в своей спальной, а к нам приходит подготовленный «политинформатор», чтобы читать газету с комментариями. И из трескуче пропагандистской, шелудивой газетёнки «Правда» вышелушивается истинная правда: о чем, зачем и почему газета, с таким претенциозным названием, врет. Врёт бездарно, бессовестно, изо дня в день, из номера в номер, противореча и завираясь! А если «лектор» даёт комментарий с юморком, то завравшаяся «Правда» превращается в сборник анекдотов. А бездарно суконный язык газеты только подчеркивает юмор! Вот бы возгордились «правдисты», узнав, что их позорная газета, которую выписывают принудительно, чтобы стенки в сортирах не пачкали, стала самой читаемой газетой в ДПР НКВДВладивостока!
После ужина огольцы, по очереди, рассказывают нам содержание книг, которые они читали на воле. Вместе успели они прочитать, по сравнению с нами, пацанами, очень много: все известные книги мировой литературы! Когда-то время от обеда до ужина было заполнено мертвым часом и прогулкой. Сперва гуляли пацаны, потом – огольцы. Но с тех пор, как начался дождь, и дообеденное, и послеобеденное время превратилось в беспросветный «мертвый час».
Как осенние мухи, бесцельно слоняются пацаны по темным от ненастья коридорам, вялые и сонные, кружась, как заведенные, в заколдованном круге: от спальни до туалета, от столовой до комнаты политпросвета, оттуда в спальню и опять – по тому же кругу! Не жизнь, а стихотворение про попа и его собаку! А дождь барабанит и барабанит по оконным карнизам, не сбиваясь со своего заунывного ритма.
И кружусь я по этому бесконечному кругу в поисках развлечения. Зря я с Хорьком поссорился… стал он какой-то дерганный… и я – того не мохначе. В школе Мангуста звали Хорёк из-за фамилии Хорьков. Но в ДПР Хорёк облагородился в Мангуста. Олег говорит, что кликуха не должна быть обидной.
И в спальной тоска висит зелёная, как стены. Кровати не застелены, грязное белье – всё наружу. Вчера на политинформации Краб сказал: «В депеер постельное белье меняют регулярно, только на водку!»Забравшись с ногами, на койке Капсюля сидят трое пацанов и, под руководством хозяина койки, жалобно тянут печальную, длинную песню, подстать погоде:
Я чужой на чужбине
И без роду живу,
И родного уголочка
Я нигде не найду.
Вот нашел уголочек,
Да и тот не родной -
В депеере за решеткой,
За кирпичной стеной…
А я удивляюсь живучести старинных песен, сложенных беспризорниками до революции, песен безыскусных, но задушевных. Не то, что советские песни, которые только радио поёт. Музыка в советских песнях бездарно сложная и для профессионалов, а слова – для холуёв советских.
В комнате политпросвета шумно. За несколькими столами азартно режутся в карты на щелбаны. Карты у пацанов самодельные, нарезаны из обложек журналов «Коммунист». Доступность материала для изготовления карт разнообразит игру: у всех в рукавах запасные тузы. И время от времени в компаниях игроков поднимается возмущенный гвалт, когда в игру выходит пятый, а то и шестой козырный туз! За одним из столов пацаны, сосредоточенно пыхтя, играют в «футбол» тремя конторскими скрепками. Щелчком загоняют одну из скрепок в узенькие ворота противника, а при каждом «ударе», скрепка должна пролетать между двумя другими скрепками.
На подоконнике, где светлее, пацаны состязаются в чтении журнала «Коммунист» вверх тормашками. С одной стороны – читающий, с другой – проверяющие. Читающий читает вверх тормашками вслух, а проверяющим разрешается только хмыкать одобрительно или наоборот. Один из проверяющих держит над ведром консервную банку с дырочкой через которую вода вытекает. Победитель тот, кто отбарабанит больше текста без ошибок, пока вода не вытекла из банки. Я – чемпион: мой результат – полторы страницы забанку! Чтобы достичь такой рекордной скорости в перевернутом чтении, я тренируюсь, перечитывая вверх тормашками «Графа Монте-Кристо». Пацаны уважительно расступаются, предлагая мне дать показательное выступление, но я отказываюсь – нет настроения…
И куда подевался Мангуст!?... Заглядываю в столовую. Там не игра, а спортивный матч. Идет борьба тяжеловесов интеллекта. В борьбе за лавры чемпиона по мозговитости схватились два интеллектуальных титана: Кока и Бука. Судит схватку авторитетное жюри: Кукарача, Пузырь и Мангуст. Остальные – болельщики. Ставка титанов интеллекта высока: борьба идет не на жизнь, а на…половинку венской булочки, которую, по данным кухонной разведки, дадут к ужину. Кока и Бука – друзья и финалисты единственного в мире чемпионата по запоминанию наизусть «Биографии Сталина». Но только -- наоборот: шиворот-навыворот – с конца, справа налево и снизу вверх! Члены высокого жюри, наморщив от усилия лбы, водят пальцами по строчкам справа налево, а Кока, крепко зажмурив глаза, как сонамбула в трансе, тщательно выговаривает жутковатые звуки, похожие на таинственные колдовские заклинания: «… абок оге илавз ищи равот еын йитрап…» У Буки тайм-аут: он отдыхает, пока не настанет его черед читать. Очередность устанавливает справедливое жюри, оно же беспристрастно фиксирует ошибки и качество произношения звуков. Болельщики заключают пари на щелбаны. Им-то свой скудный интеллект беречь незачем.
Дверь из столовой на кухню закрыта, но сквозь тонкую стенку доносится громоподобный глас поварихи Тёти Поли. Как капитан фрегата, хриплым басом орёт она на дежурных по кухне огольцов, которые ее беспрекословно слушаются, уважают и, даже, любят, несмотря на ее суровый характер. Огольцы на весь ДПР дрова пилят, колют, печи топят, картошку чистят, хоздела все выполняют. Нам слышно, как Тетя Поля, лязгая конфорками, ставит на плиту сковороду на которой что-то скворчит аппетитно. Сквозь неплотную фанерную дверь проникают в столовую не только звуки, но и упоительно прекрасные ароматы жареного лука и перловой каши. Титаны интеллекта остязаются в невероятно трудных условиях: звуки и запахи, доносящиеся из-за фанерной двери, глушат их нежный интеллект, вызывая слюноизвержение, влияющее на чистоту произношения невероятно вычурных слов.
Из-за обиды на Мангуста, который, будто шибко деловой, меня не замечает, я покидаю столовую, мысленно благословляя судьбу за то, что хотя бы Тетя Поля не сотрудник НКВД, а работает по найму, а значит – не ворует. И спорит с Тараканом, что продуктов мало дают! Если б не она – мы бы от голода загнулись. После исчезновения Гнуса, весь трудовой энтузиазм воспитателей уходит на то, чтобы, кряхтя, таскать со станции тяжелые чемоданы с водкой и закусью.
Доставка прекрасного пола менее трудоемка: визгливо хохочущие бабёшки шкандыбают своим ходом, несмотря на сложные метеоусловия: под дождём румяна, помада и другие бабёшечные разукраски смешиваются на опухших мордасах, как краски на палитрах художников. Получаются очень сюрреалистические комбинации. Сейчас у воспитателей временное просветление из-за того, что один из них, «раздолбай Кусок», подзадержался на станции с заветным чемоданом.
Пока спиртное в пути, воспитатели, опохмелились тройным одеколоном из ларька ВЗОРА и, благоухая друг на друга, возбужденно делятся воспоминаниями о пикантных особенностях «бабцов», которых «перепускали» на вчерашней попойке. Особенно бурный восторг вызывают прелести «стервы Машки». Только унылый Тараканище одиноко сидит за столом, не принимая участия в горячей дискуссии.
Оплывает со всех сторон Таракан, как свеча догорающая. И щеки, и мешки под глазами, даже брюхо, которое прежде браво шагало впереди него, -- всё уныло повисло. И холеные усы, которые он так лелеял, сникли жалобно, облипнутые семечками какого-то овоща. Как видно, была у Таракана «освежающая маска», -- спал он в овощном салате. От беспробудного веселья на душе Тараканьей чёрная тоска. Чует Тараканище чутьём звериным приближение чего-то страшного и неизбежного…
* * *
Многие из пацанов обрадовались, узнав, что сегодня вечернее занятие будет проводить оголец Мотор. Хотя Мотор бравирует тем, чтопредпочитает техническую литературу «пустой беллетристике», тем не менее, Мотор может увлекательно рассказать не только про двигатель внутреннего сгорания, но и про Клеопатру, и про Атлантиду. Сегодня беседу Мотор начинает издалека:
-- Мать наук, это мать и мать и ка!То есть, – математика. Мудрец сказал: «Бог говорит с людьми языком математики!» Если жисть-жистянка скурвилась в гиперболический конус, только математика определит момент перехода конуса в точку. Для задачки известно…
Мотор почесывает розовый шрам, рассекающий наискось лоб и бровь. Взирая на этот мужественный шрам, мы,пацанва, изнываем от зависти, хотя приобрёл этот шрам Мотор не на войне и не в драке. Обожал Мотор машины и механизмы. Удивлялись родители трудолюбию и смекалке подростка, готового ночевать в мастерских автогаража, где начальником работал отец Мотора. Да и как не удивляться, если моторы стареньких полуторок, после регулировки Мотором, тянули, как у новеньких трехтонок! Говорили бывалые шофера: умение-умением, а здесь, -- талант от Бога.
И все было путём, пока не прочитал Мотор книжку Циолковского про ракету для полета в космос. Сперва решил Мотор осваивать Луну. Из металлолома ракету соорудил, за траекторией Луны проследил, на вершину Орлинки деревянный желоб затащил, закрепил и нацелил наточку встречи с Луной. И… лоб Мотора украсился великолепным шрамом, отметившим точку встречи оторвавшегося стабилизатора ракеты со лбом упрямого изобретателя! Упрямого, потому что после обретения красивого шрама и горького опыта, Мотор стал собирать другую ракету. Неизвестно, выжил бы Мотор после запуска второй ракеты, мощнее первой, если бы освоение Луны не прервала деятельность НКВД, лишившая изобретателя родителей, заодно, и ракеты.
-- Итак, шмакодявки, -- продолжает Мотор, менторским тоном, -- что мы имеем для решения задачки которая пахнет керосином, которым керосинит Тараканище и его шобла? Известно, -- наш Таракан не умнее той пары тараканов, которых Пузырь носит в спичечном коробке, чтобы они там, под контролем Пузыря, размножались, хотя оба таракана -- самцы… Но откуда у Тараканища такие лихие деньги? Тот, кто думает, что Таракан наследник королевы английской, тот думает не туда и не оттуда, а совсем наоборот, потому как сотрудники НКВД родственников за границей не имеют. Так как Тараканище в связях с английской королевой не замечен, то киряет он на то, что ворует в ДПР. И надо ему держать в ДПРе статус кво, неизменный порядок, так как любое изменение чревато…
Но не сохранил статус кво Тараканище, -- отправил Гнуса на пенсию! Нарушил равновесие. А что делает Гнус, получив почётную пенсию чекиста? Гнус покупает бутылку… Капсюль! Не лыбься плотоядно! Гнус купил бутылку с самыми черными чернилами, а на сдачу попросил тетрадочку в косую линейку. А если кто-то думает, что Гнус потратился на тетрадку, чтобы писать мемуары про свой благородный труд на ниве перековки чесов в сексотов, то тот, кто так думает, только думает, что он думает. Черные чернила и тетрадочка в косую линейку для того, чтобы писать чёрную-причёрную чернуху -- донос на Таракана с право троцкистским уклоном по косой линеечке! Пока Гнус с Тараканом из одной кормушки чавкал, топить Таракана резону не было. Не керосинил Гнус с тараканьей шоблой, но, по наблюдениям тети Поли, хабар сухим пайком тянул в товаре и банкнотах.
А «с кем поведёшься, от того мандавошек наберёшься», говорится в русской пословице. По подначкам собутыльников, возжаждало Тараканище независимости от Гнуса. Зажать такому гаду путь к кормушке – пикантно, как зажать скорпиона в промежности. Итак, салабоны, при наличии аксиом: Таракан – дурак, а Гнус – мерзавец, -- определение точки экстремума их любви и дружбы – без проблем! С учетом погрешностей, результат вычисления таков: Тараканиада продлится не более двух дней, вернее – ночей, потому что чекисты – твари ночные, активны по ночам. Учитывая малую скорость работы почты и большую загруженность малограмотных работников НКВДдоносами, к концу Тараканиады мы должны быть готовы не сегодня, так завтра ночью. А потому, «во избежание», начинать готовиться надо сегодня. Как только хрупнет Тараканище под «телегой» Гнуса, то мы, огольцы, синим пламенем сгорим, потому как не законно тут сидим с вами, пацанами. По нашему возрасту: «Тары-бары-раздабары, гоп! – пора и нам на нары!» Кому -- в малолетку, а кому – и по лагерям! Таракан нас держит, опасаясь ревизии…
А вы, пацанва, кому до двенадцати, --останетесь. Но когда прибудет новая метла – такой тут шухер будет! Кроме шмона под шкуру полезут. Запомните: не было в ДПР разговоров о политике, кроме как о двух Павликах, на предмет восхищения... Как зовут их? Правильно: Морозов и Корчагин. А на политчасе анекдоты травили про баб! Это, -- по умственному уровню чекистов. Кто про Присягу вякнет – всем не жить! А стукачу – в первую очередь! А сейчас марш в спальню – ксивы выковыривать из заначек! Через три минуты – всё сдать мне! Об-наг-ле-ли!... Монтекриста на видном месте куплеты оставляет такие, за которые вышак светит! Все стихи -- в голове! Мы живём в стране, где поэзия оценивается по 58-й статье! Макарон свои стихи в сортире спалил. Говорит, жив буду, лучше напишу! А стихи у него – поэзия настоящая, а не частушки Монтекристы! Да! Всем достать из заначек и принести странички из «Графа Монте-Кристо!»Книгу Монтекриста соберёт и у себя заначит. Хорошая книга – правильно учит жить, не то, что советские подтиральщики партийных задниц. Корочки со Сталиным на место приклеить! Хватит детгиз изображать!
Пока мы приклеиваем корочки на «Биографии», Мотор развлекает нас рассказами из русской мистики:
--… хватает старый дед вурдалачище внучат-упырят, нанизывает на кол, раскручивает…и-и-и – вжик! -- запузыривает их вслед за всадником!! Если упыренок промахнется, не вцепится зубами и когтями в коня или всадника, то летит он назад, к деду и сам на кол садится, чтобы снова запустится… -- заканчивает рассказ Мотор.
Пока мы пребываем под впечатлением жуткого рассказа, резонер и скептик – Пузырь, -- уже демонстрирует эрудицию:
-- И что? И бумеранг летает туда и обратно…
-- Да. Бумеранг так же летает, – вдруг поддерживает Пузыря Мотор, – а ты, Пузырь, расскажи пацанам про бумеранг! Не все, небось, знают, что это за хрень такая!
-- Ну, это там… -- важно показывает Пузырь в сторону сортира, -- там аборигены водятся… в Австралии так дикарей называют. Они с бумерангами охотятся. Это палки изогнутые. Если бумеранг промахнётся, то обратно он сам вернётся! Не увернёшься, -- так звезданёт, что в башке звенит! – объясняет Пузырь, морщась и почёсывая голову, будто бы он не в ДПР-е всё лето загорал, а с бумерангом по Австралии сигал. Все знают, что Пузырь выдумщик, и некоторые в его рассказе сомневаются, и слегка нервная дискуссия начинается с подначками про выдумки Пузыря и глупость его слушателей.
-- Хотите покажу, как бумеранг летает? – неожиданно Мотор предлагает.
Мы, поднаторевшие в покупочках,понимаем, что сгалится Мотор над нашей пацанячьей наивностью и выдаст он нам прикольчик для гоготухи. В ДПРе бумеранги не водятся. Конечно, для нас Австралия ближе и роднее, чем ненавистная Москва, где вся российская подлянка: Кремль да Лубянка! Хорошо, что это московское западло так далеко: в другой части света, за семью часовыми поясами! Но в нашем в городе и родных китайцев, которые ещё до русских тут жили не тужили, и то -- начисто повыводили, а уж аборигенов, с их бумерангами, НКВД и близко к Владикуне подпустит! Да и что им тут делать? Кенгуру тут в дефиците, есть медведи, да тигры… но, едва ли, кто-то на тигра или медведя с кривой палкой вздумает охотиться… Вобщем, не климат тут для бумерангов!
А Мотор в библиотечном шкафу шурует делово, будто бы в Австралии, где в каждом шкафу столько бумерангов, как у нас журналов «Коммунист». И достаёт Мотор из шкафа… картонную обложку скоросшивателя. А мы ждем покупочку для ржачки. Молча, загадочно, как Эмиль Кио перед распиливанием женщины, отрывает Мотор уголок от скоросшивателя, подгибает его по краям, кладет плашмя на картонную обложку. Увидев, что гоготуха не предвидится, мы разочарованно ноем:
-- У-ууу…
-- Это не бумеранг, а его модель. Я обещал не бумеранг показывать, а ка-ак он летает! Внимание!! – Мотор щелчком по краю уголка ловко пускает уголок в полёт и тот, быстро вращаясь, летит… летит и… полетав над нашими головами, возвращается назад, прямо в руки Мотору! Тут все вскакивают с мест, чтобыразглядеть это чудо и Мотор отдает его нам, вместе с картонкой, которая превращается в десятки бумерангов, и они, соревнуясь, кружатся, выписывая замысловатые петли по комнате политпросвета.
* * *
-- Сичас узна-ашь у меня все-все-е-е!! – рычит Утюг и бежит за мной по бесконечно длинному коридору. Больно ухватив меня за ухо, Утюг волоком тащит меня вдоль коридора, чтобы приобщить к кошмарному познанию «всего-всего», которое таится в бесконечности, вылезающей из непроглядной тьмы в конце коридора. Становится страшно и от этого я просыпаюсь. Открываю глаза – спальня. За окном – дождь. Как всегда. Все нормально. И нет Утюга… а какой гад за ухо тянет?!
-- Вставай же!... – теребит меня Мангуст, дергая за ухо.
-- Дурак ты, Хорёк! – говорю я несколько нервно. – Мангуста вонючая! И шутки у тебя крысиные! Особенно – по ночам… Звякну щас тебе по башке – враз оба уха отвалятся!! Ишь, придумал – ночью за ухо тянуть… а от этого мне Утюг снится… -- бормочу я и засыпаю, защитив ухо ладошкой.
-- Ну и сны у тебя! На Утюга за день не насмотрелся? – ворчит Мангуст и тянет меня за нос. – Просыпайся! Гад буду – пожалеешь, коль проспишь! Что твори-ится! Ой-ё-ёй!!
Читал я Киплинга: Мангуст – это Рики-Тики-Тави, -- прицепится – хрен оторвёшь… сажусь на койке.
-- Дуй за мной скорее! – нетерпеливо командует Мангуст.
-- И-иди ты… раскомандовался!... – ворчу я, но, наступая на шнурки, шкандыбаю за Мангустом в уборную потому, что писять хочу. Ни на какие, зрелища, смотреть я не расположен, так как по ночам все артерии у меня сонные. И смотреть мне нечем: глаза, как у новорожденного котенка, слиплись.
Странно…в сортире свет выключен, но светло от света, который падает через зарешеченное окно, с хоздвора… а, ведь, нет электричества на хоздворе! На подоконнике стоят огольцы: Мотор и Краб. Зырят во двор поверх закрашенной части окна. И Пузырь тут. Пристроился у их ног, гудок оттопырил и тоже что-то наблюдает… там, внизу окна, краска соскоблена.
-- Пузырь, а, Пузырь! –шепчет Мангуст, – а знаешь, что творится… где-где! -- не нарывайся на неприличную рифму! -- в дежурке! Не-а, не скажу! Жу-уть такая, что словами и не скажешь…
Хитрость Мангусты срабатывает. Любопытный и доверчивый Пузырь оставляет свой наблюдательный пост и убегает выяснять: что за жуть в дежурке? Я и Мангуст поочередно припадаем к дырочке. Три автомобиля вряд на хоздворе стоят. Яркие конусы света от автомобильных фар прорезают осязаемо плотную черноту ненастной ночи и упираются во флигель воспитателей. Сверху, из мрака, низко нависшего над хоздвором, как сквозь маленькие отверстия огромного чёрного сита, сыпятся серые капельки ко всему равнодушного дождя. Попадая в лучи света, капельки внезапно вспыхивают, превращаясь в бриллиантики, но, тут же, гаснут в маслянисто поблескивающей черноте луж под колесами автомашин. Мельтеша туда-сюда и обратно, как ночные мотыльки в лучах света, суетятся, приехавшие из Владика, бойцы НКВД. А временами лучи света гаснут, упираясь в степенно шествующее по двору начальство, которое выделяется среди бойцов, большими выпуклостями, закругляющих их начальственные организмы.
-- Видишь Мордоворота, --указывает Мангуст на самого опузенного, -- его персонально на эмке сюда притаранили! А бойцов -- на полуторке. А автозак для кого?? Секёшь?! – Мангуст возбужден так, что не в силах стоять на месте и переступает с ноги на ногу, будто ему пописать приспичило.
-- И-иди ты!! – От догадки у меня дух перехватывает. – Неужто – за Тараканом!?
-- Три ха-ха! В таком шикарном авто всем воспитателям места хватит! -- злорадно предполагает Мангуст. А по «Бульвару» топот слышен: это, почему-то не опасаясь дежурного, Пузырь мчит, топая, как африканский носорог.
-- Пацаны-ы!!– от нетерпения еще в коридоре верещит Пузырь, – сгорел Утюг и дыма нет!! -- Тюк-тюк-тюк-тюк! Разгорелся наш утюг! Там в дежурке с винтарями сбралось полно бойцов!... – Импровизирует Пузырь на мотив куплетов из кино «Веселые ребята». И радуется так, -- даже нимб сияет над головой Пузыря! – Тюк-тюк-тюк-тюк!...
-- Ша, пацанва! Засохни! Устроили кино «Три поросёнка»… – шикает на нас Краб. – Если от визга поросячьего ещё кто-то проснется – всех повыгоняю!
Возбужденно сопя и толкаясь у дырочки, я, Мангуст и Пузырь поочередно зыркаем, как из флигеля выводят наших воспитателей и они исчезают в недрах пёстрого кузова на котором весело закручена надпись, не без энкаведешного юмора: «Услуги на дому». Воспитателей шатает, мало кто из них понимает, куда их ведут. Кто-то пытается допеть песню недопетую... ещё не зная, что это – последняя песня в его жизни! Лебединая…
Видно, до поздна киряли, а проспаться им не дали… Твердо прошагал солдатским шагом хмурый и трезвый Утюг, взятый с дежурства. Последним, топая тяжко, как статуя Командора, шлепает по лужам Таракан. Обвисший и оплывший, перепуганный и растерянный, глупый рыжий Тараканище…
-- Спёкся Таракан… -- злорадно комментирует Мангуст.
Я молчу. Сколько раз мечтал я о страшных карах для Таракана, а сейчас стало жаль его. По сути – глупый он деревенский увалень, которого история втянула в страшную машину: ЧК, ВЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД…
Хлопнула за Тараканом дверь автозака. Завершились его чекистская карьера и нашей «Тараканиады» долгая эра! Натужно взвыв мотором и выдавив из берегов глубокую лужу в воротах, выехал со двора тяжело нагруженный автозак «Услуги на дому». Вслед за ним, разбрызгав ту же лужу, лихо громыхнула кузовом пустая полуторка: бойцы остались в ДПР-е. Осталось и начальство, во главе с Мордоворотом, который среди остальных, как орангутанг в компании мартышек. Морда у Мордоворота агрессивная, как у гориллы в брачный период. А голосок, хотя и тонкий, но повелительно барственный, -- начальственный. Орёт он на всех, как шимпанзе, которого самка бортанула. Гнусаво пронзительные вопли его разносится по ДПР-у. Наблюдая в дырочку за ним, Мангуст задаёт риторический вопрос:
-- Интересно, им чины по фигуре дают, или они пузо отращивают, чтобы чину соответствовать?..
Бойцы собрались в дежурке, закурили. Едкий сизый дым пополз и вдоль «Бульвара». Шофер эмки устроился кемарить на сидении и выключил фары. Хоздвор погрузился во тьму. И дождинкам уже не суждено, хоть разочек, бриллиантово сверкнуть, перед тем, как упасть из непроглядного мрака ночного неба в зловещую черноту луж…
-- Финита бля коммедиа… -- по французски выражается Краб. И, спрыгнув с подоконника, включает свет в уборной. Смотреть больше нечего. Но и спать уже не хочется. Обмениваемся предположениями о том, «что день грядущий нам готовит».
Вдруг, -- лязг запора! Быстрые шаги вдоль «Бульвара»!! Мы организованно выстраиваемся в ряд над ячейками, изображая большой культпоход по малой нужде. Дверь в уборную распахивается. На пороге – невысокий круглолицый энкаведешник с тремя кубарями в петличках. Молодой, но уже закругленный животиком,
-- Вы чего тут делаете?
-- Мы тут пи-и-исаем… -- пискнул Пузырь.
-- И давно… писаете? – интересуется старлей, покосившись на окно во двор. Мы молчим, сосредоточенно созерцая кругленькое, как у пчелки, брюшко старлея. Старлей почему-то поворачивается ко мне и я рефлекторно вжав голову в плечи, закрываюсь рукой от оплеухи. Старлей хмурится. Почему-то покраснев, рявкает начальственно:
-- Мар-рш на место!
Мы разбегаемся по спальням, а вслед несётся грозный рык:
-- Р-р-распустились!!
Понятно, -- понарошку рычит. Уж такой у начальства ритуал общения… А молодые толстяки, обычно, добродушны и миролюбивы,потому, что в детстве им было трудно драться, а убегать – тем более…
* * *
На рассвете просыпаемся от топота и громких команд в коридоре. За окнами серое ненастье. Но капли по подоконнику не стучат. Неужели, дождь закончился? Двери в спальню заперты и пацанов не выпускают. Кто-то ворчит из коридора:
-- ПотЕрпите! Никуда ваш сортир не денется!
Проснувшиеся пацаны ёрзают и ноги держат крестиком. А в коридоре матерятся конвойные – огольцов торопят. Во двор выводят.
-- Прощайте, пацаны! – Это Вещий Олег мимо нашей двери прошагал.
-- Ау! Чесики! Не поминайте лихом! – это Америка весело топает… и сегодня, небось, улыбается… он такой: коль придётся, -- он в гробу улыбнётся!
-- Гуд бай, аборигены! – это мудрый Мотор…
А Макарон молча прошаркал… он застенчивый.
Вывели огольцов во двор. Выпустили нас из спальной. Мы прилепились к глазку в уборной с видом на хоздвор, оцепленный бойцами НКВД. Командует Мордоворот с тремя шпалами в петличках. Огольцов построили. Заезжают два автозака. На одном написано -- «Фрукты», на другом – «Мясо». Выкликают огольцов по фамилиям, загоняют в фургоны. В «Мясо»: Вещего Олега, Макарона, Мотора, Америку, Скифа, Ханаи Кэпа. Им по шестнадцать. А огольцы, которым шестнадцати нет, по энкаведешной систематике дозрели до кондиции «Фрукты». Интересно, а как называют автозаки НКВД для перевозки тех, кому до двенадцати? «Цветочки»? Или уже «Ягодки»? Увезлиогольцов. Печальная пустота заполнила ДПР: не стало у нас умных, добрых старших братьев.
-- А к чему сортировочка по разным автозакам? – думает вслух Мангуст в спальной, куда вернулись досыпать. – Кича во Владике одна… А вдруг у авто со смачным названием «Мясо» маршрут на природу -- на Вторую речку?
-- Иди ты! Типун тебе на язык! – сержусь я и, отвернувшись от Мангуста, заворачиваюсь с головой в одеяло. А сам с тревогой думаю о том же. Конечно, Мангуст фантазер, но чекисты – твари его изобретательнее. Ни один нормальный человек до такого не додумается! И погружаюсь я в пучину размышлений на не весёлую темочку: «Молодым везде у нас дорога». Про кичу, про зону, про забавы садистов, пьяных энкаведистов, при умерщвлении людей. Обычно, такие размышления постепенно переходят в радужные мечты о побеге из ДПР-а с помощью шапки невидимки, найденной среди хозтряпок, или же, с помощью дара левитации, которыйвнезапно открылся бы у меня. А мечты постепенно перемешиваются со сновидениями…
Конец репортажа. № 5.
